Сумерки… тихо падает снег за окнами. Горит далеко не современная лампа под
зеленым абажуром. В комнате много книг, совсем мне не интересных, книг о далекой-далекой войне: к. жуков, к. Симонов, В. Астафьев…

Над столом висит карта с флажками (знать бы, что они обозначают). комната моего деда.
Его нет. Нет… Как холодно, отчужденно звучит это слово. Нет…

Я теперь хозяйка этой комнаты. Под руку попался альбом с фотографиями. Смутные воспоминания детства, сохранившиеся в памяти поездки…

«Надо убрать карту, такая архаика», – думаю я. А рука машинально перебирает страницы
альбома. Вот мы с дедом ловим рыбу, плывем на лодке, стоим на мосту, а рядом с нами фронтовые друзья человека, который был в моей жизни, оказалось, больше, чем просто чудаковатый старик, ветеран Великой отечественной, кавалер многих орденов (я пока не вникаю во
все это), интересный рассказчик, внимательный собеседник.


Глухие, неухоженные дороги, проселки, деревни, расположенные вдалеке от больших городов и больших дорог. наши цветные, такие яркие фотографии перемежаются с тусклыми, нечеткими изображениями людей в военной форме, со снимками, пожелтевшими от времени. Зачем он их хранил? Перебирая их, понимаю: это его юность, его друзья, его память. Но рядом я. Получается, это и моя память.


С удивлением стою у реки на Смоленщине. Днепр. Он тут неглубок и не очень широк. У села Соловьева ловим рыбу. мы не одни: с нами фронтовой друг деда. Вечером, как водится, костер, уха, бесконечные разговоры о Президенте, о друзьях-товарищах, о Соловьевской переправе.


Да, тут была знаменитая Соловьевская переправа. При двух последних словах те, кто был
в 41-м (кто остался в живых, конечно), вздрогнут – страшная переправа. Проходила как раз
вот тут, где мы ловили рыбу. Возможно, от той поры сохранилась в воде осклизлая расщепленная свая, до сих пор находят остатки снарядов и бомб (купаться и нырять не разрешено). Все это напоминает о страшном годе. Да еще память людей.


Соловьевская переправа… В донесениях с фронта ее название замелькало в июле 41-го года. Все тогда, затаив дыхание, следили за сражением у Смоленска. Взятие города открывало немцам прямо по автостраде путь на Москву.
Выиграть время, измотать противника, как можно дольше задержать его у Смоленска – такова была задача в июле
41-го года. Взглянув на карту, я разгадала значение одного из флажков, тем более синие и красные стрелки многое
объясняли.


Можно вообразить, что тут было в том горьком июле. Сотни повозок, автомобилей, тягачей, пушек, ящиков со
снарядами, патронами, продовольствием, тысячи людей плотной нетерпеливой массой сбились на левом восточном берегу. Переправу беспрерывно бомбили и поливали свинцом висевшие над рекой «мессершмиты» и «юнкеры», с юга и севера по реке давили на переправу сухопутные силы фашистов. «Сколько тут полегло, вряд ли кто скажет», – говорит нынешняя жительница Соловьева, забредшая на огонек костра в поисках коровы – кормилицы.


То были начальные недели войны. и сколько было еще переправ на восток и обратно.
Все нелегкие, часто страшные. Переправы через Дон, Волгу, Днепр, Вислу, одер. А сколько маленьких, и тоже нелегких. красные флажки на карте. Значит, дед участвовал в них.
Кто видел их – не забудет. «Переправа, переправа. берег левый, берег правый. Снег шершавый, кромка льда … кому память, кому слава, кому темная вода…»


 Соловьево, по-прежнему, стоит над Днепром. Все, перемолотое войной, восстановлено.
Село в садах. у реки успели вырасти и состариться вербы. лишь воронки от взрывов
да снаряды и бомбы, вымытые Днепром, напоминают о страшном лете. Да еще память…


У нашей случайной собеседницы, уже старой женщины, слезы на глазах:
«Да… Вода тихая… как будто и не было ничего… А я часто все это вижу… Страшная
была переправа».


 Дедушка мне однажды сказал: «о чем думаешь, то и приснится». Рассказал он мне
свой сон: «Вижу нашу деревню. Река протекает за огородом, лес, четыре огромные
сосны растут на окраине деревни. Весь облик села связан с этими соснами. их видно
издалека. мне всегда казалось: сначала тут выросли сосны, а потом уже возле них поселились и люди. Решил, будто, я проведать деревню. иду знакомой дорогой и знаю, c какого
места увижу над горизонтом верхушки сосен… но сосен не было. желтели на месте деревьев
четыре громадных пня…» Он помолчал: «надо ехать на родину». любая поездка для меня –
это праздник. легко собрались – легко поехали.


 Сон, к несчастью, «оказался в руку». Дед мой, побледнев при виде потемневших пеньков,
сказал:

 «Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь Родину – такую,
Какую ее ты в детстве увидал,
Клочок земли, припавшей к трем березам,
Далекую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком.»

И вроде как сам осел, стал меньше ростом. у меня сжалось сердце. «Дед, ты знаешь Симонова?» Промолчал. Поговорил с подошедшим агрономом, согласно покивал головой, пошел навстречу бежавшей племяннице, оповестившей о том, что по случаю приезда собралась вся родня, односельчане. но и во время праздника выглядел каким-то поникшим, сразу постаревшим…


По дороге домой я его спросила: «ты любишь Симонова? никогда не читал мне его стихов…». Дед опять промолчал.

Очередные каникулы – поездка в белоруссию. Дорога, дорога… Привычный пейзаж за окном: поля, березки, деревеньки. и вдруг в разрезе придорожной полосы елей и кленов площадка и на ней дикий камень. у камня цветы, и резцом просеченное имя на валуне – Константин Симонов. «Мое поле там», – однажды сказал писатель. А дед мне объяснил, почему   Симонов постоянно помнил о могилеве и людях, которые его защищали. Поэт много видел
и много всего пережил. и если уж так запал ему в душу кусок земли на подступах к городу,
то, видно, были на это причины немаленькие.


Общее горе сближает людей. Это известно. мой дед не был знаком с константином Симоновым. но место, где горе превозмогалось, становилось общим. «Я понял, насколько сильно
во мне чувство Родины, насколько я чувствую эту землю своей и как глубоко корнями ушли
в нее все эти люди, которые живут на ней …» Эти слова принадлежат Симонову, но я их
вспомнила когда мы, как оказалось, в последний раз поехали на куликово поле.


Безграничное снежное поле, ветер метет поземку. мелькают старые русские городки,
камни над братскими могилами, музеи, святыни, ждущие своего восстановления и открытия.
Почему дед повез меня на куликово поле? ответ в листовке времен минувшей войны (из
архива деда): портрет бородатого, но не старого человека в боевом шлеме и два только слова
– Дмитрий Донской. более ничего, только два слова. но они делали свое дело, эти два слова,
в 1943 г.


 «Не наша вина, но наша беда, что позавидовало красе земли нашей племя чужое…. но вы
надломили вражий хомут, и этого не забудет Русская земля, пока есть на свете такое имя.
Память ваша не престанет. и вы слышите ли там, везде, по всему свету? мы будем. Хотите
ли, не хотите, мы будем жить, будем строить, рожать детей и сеять зерно. мы будем, покуда
небеса не свернутся, как прочитанный свиток. мы еще скажем миру слово любви, и это будет наше окончательное слово», – эти слова написаны на отдельном листе, который лежит
в альбоме. Я закрываю его и бережно кладу в ящик стола. В верхний ящик. чтобы он всегда
был под рукой. и карту я снимать не буду, книги убирать тоже, найдется место на полке и для
моих любимых авторов.